UDC: 792.8.071.2(=161.1)(497.11)"19" 792.8(497.11)"19" COBISS.SR-ID 283386636 _________________
Received: Avg 08, 2019
Reviewed: Oct 12, 2019
Accepted: Dec 22, 2019
#6
Ballet scene in Belgrade (1930-1940)
Citation: Kosik, Viktor I. 2020. "Ballet Scene In Belgrade (1930-1940)." Accelerando: Belgrade Journal of Music and Dance 5:6.
|
Abstract
The author based his observations and his conclusions upon memoires of Ksenia Grundt Duma (Ксения Грундт-Дюме). She was a well-known ballerina throughout Europe, as she was dancing on many stages from Russian Kharkov to Paris. From her memoirs, the copy of which the author found in his archive, he learned about many ballet life details and things that enriched his previous knowledge on this matter. The author redacted the paper and selected lines which describe the life of Ksenia Grundt spent in the Kingdom of Yugoslavia, particularly those lightening ballet life in Belgrade, and the National Theater Belgrade scene. In the Belgrade National Theater Ksenia came from Zagreb in April 1926, and had her debut in the 3rd act in ‘Swan Lake’ ballet, the choreographer of which was Alexander Fortunato. "He had just staged ‘Swan Lake’ with great imagination", as she recorded in her memoirs. From that time onward her biography was closely related with the former Kingdom of Yugoslavia. In fact, there are several related topics in her memoirs: first, depictions of a difficult emigrant life, living drawings of Russian ballet dancers’ lives far from their homeland, and far from the glamorous and light stage effects; second, there are many famous names and recordings of them previously unknown but now revealed to the researcher: there are details about her contacts and work not only with Fortunato, but also with Nina Kirsanova, Elena Polyakova, to mention a few. In addition, many pages of her memoirs addressed the name of her protege Igor Yushkevich, a talented dancer whom she thought in Belgrade. From his first ballet steps made under her supervision, he established his name as a well-known ballet dancer associated with the famous Russian Monte Carlo Ballet and with the birth of the American Ballet Theater. So, from Ksenia Grundt’s memoirs many unknown pages of Igor Yushkevich’s life could be learned along with the whole of ballet world from that period, the dancers, the critics, the repertoire, and primarily the role and place of the Russian ballet masters in the vast Kingdom of Serbs, Croats and Slovenes. The author selected lines which describe the ballet scene of Belgrade of the time, the relationship among Russian emigres and the ballet scenes in the former Kingdom of Yugoslavia, and from those facts the author built his views and his conclusions on this matter, which has been his research field for decades. The importance of these memoirs are notably in the fact that the selected pages not only expanded, but also enriched the ideas and knowledge about the life of Russian ballet actors in Serbia. Further, implications of the publication of the selected pages are that the publication lays the foundation for the further works on the history on Serbian ballet, and can be effectively used for research of the development and beauty of the Serbian ballet in which many Russian ballet names have invested a lot of their work and talent.
Keywords: ballet, Belgrade National Theater, Ksenia Grundt, Russian ballet |
Из балетных воспоминаний Ксении Грундт
В моем архиве уже давно лежит ксерокопия воспоминаний этой известной балерины, танцевавшей на многих сценах – от русского Харькова до Парижа. В ней весьма подробно описана ее жизнь в балете на просторах Королевства Югославия. Настоящий текст включает в себя избранные места, связанные, прежде всего, с балетной сценой в Белграде.
В работе над набором воспоминаний по авторской рукописной копии, изобилующей собственными правилами в сфере пунктуации, строем предложений, частыми сокращениями слов я старался сохранить авторский стиль. Многие страницы воспоминаний связаны с именем Игоря Юскевича (Юшкевича), талантливого танцовщика, известного всему балетному миру и ценителям этого искусства. С ним связан расцвет «Русского балета Монте-Карло» и рождение американского балетного театра. Именно Ксения Грундт-Дюме стала учительницей его первых шагов в балете, сделанных в Сербии и талантливо обрисованных в ее воспоминаниях, посвященных своему знаменитому впоследствии ученику. Наряду с неизвестными страницами его первых шагов на балетной сцене, в воспоминаниях предстает балетный мир, роль и место русских мастеров этого вида искусства на просторах Королевства сербов, хорватов и словенцев. В отличие, от зачастую, формальных строчек, связанных с перечнем ролей, предлагаемый текст рисует саму жизнь балета, танцовщиц и танцовщиков, причем в разных ситуациях – от сцены до быта. Воспоминания еще ценны тем, что сам мир балета подается Ксенией Грундт Дюме, имя которой было известно всей Европе, и творческая биография которой также была связана с югославской землей. По сути, в ее воспоминаниях несколько взаимосвязанных тем. Здесь и сами картины непростого эмигрантского бытия/быта. Тут и живые рисунки из жизни русского балета вдали от родины. Показана сама непарадная атмосфера этого «воздушного искусства». И, разумеется, присутствуют портреты его «танцующих» мастеров. Кроме главных «действующих лиц» Ксении Грундт-Дюме и ее протеже Игоря Юскевича, «мелькают» имена Нины Кирсановой, Елены Поляковой, Александра Фортунатто. В сущности, предлагаемый текст значительно не только расширяет, но и обогащает представления и знания о жизни русского балета в Сербии. Он может быть с успехом использован в дальнейших работах по истории сербского балета, в развитие и красоту которого немало вложили своего труда и таланта русские балетные имена . . . По семейным причинам, пришлось оставить милый Загреб и перебраться в Белград. Там, в Театре, это было в апреле 1926 года, балетмейстером был – Александр Фортунато. Он только что поставил с большой фантазией «Лебединое озеро», имевшее огромный успех. Он дал мне дебют в 3-ем действии в «русской» (очень хорошо им поставленная). Все солистки стремились ее танцевать т. к.: и костюм (красивый и хорошо стилизованный художником-декоратором В. Жедринским) был очень красив и танец был очень выгоден. В конце-концов была устроена установленная очередь. Помню, что Мура Бологовская (бывшая после Исаченко, имевшую 1-ую пластическую школу в Белграде, основоположницей сербского балета: это она 1-ая показала восхищенным сербам, что такое пуанты) Так вот эта Мура Бологовская, миленькая, но маленькая блондинка, успела? блеснуть именно «пуантами» в начале русской – о горе! Потеряла одну туфлю, причем из нее вывалилась: не мало ваты и стельки… в довершении комизма на пальце трико зияла предательская дыра. Бедная Мура, танцуя начала лить «черные слезы» и неизвестно зачем оглядываться на валяющуюся бесполезную туфлю. Все это под строгим взором принца – г-на Фортунато, для котор. и шли все танцы дивертисмента – как бы смотрины невест. В Загребе «Лебединое озеро» не шло а как его ставили в России на Императорской сцене – я не знаю. Даже враги г-на Фортунато признавали, что в «Лебедином озере» он проявил большую изобретательность. Например: в 1-ом действии у нас под длинными пачками загорались электрические лампочки, те же «светлячки» были у нас в букетах цветов. Феерия? Возможно – но… балет делал битковые сборы, что дирекции и было нужно… Если просто прочесть эту программу, то, не занимаясь никакой русофильской пропагандой, заметишь, что в Сербском Национальном Театре того времени на 17 имен приходится только 5 сербских: скрипач г-н Холуб (д.б. чех или хорват) м-ль Живанович (балерина, она же 1-ый приз красоты) и танцор Миле Йованович, бывший одно время солистом в Gaite Lyrique – я с ним часто выступала… впоследствии он открыл школу в Белграде. (Dragutinovic 1968, Milenkovic et al. 2006) О нем были смешные стихи: «Йованович Миле Далькрозово – Пиле» (цыпленок), он отличался худобой и тщедушностью. Были драматические артисты на мимические роли: г-жа Маринкович и г-н Милутинович, а также инж. Вельа Йованович, (котор. был депортирован немцами и умер на станции железной дороги, когда мог вернуться на родину). Относительно постановки могу заметить, что роль Филина в концепции г-на Фортунато (Настоящая его фамилия Шольц, он русский поляк) чисто мимическая и в силу этого статуарная. В Московском Большом Театре (котор. я любовалась недавно в Париже во Дворце спорта. Настоящая классическая вариация с сильным патетизмом. Что, на мой взгляд, гораздо интереснее и логичнее... в балете. Понятно, ни г-на Левашова, ни г-на Захарова нельзя сравнить по силе и выразительности с нашим Филином – г-ном Милутиновичем. Ветераном драмы (смотри статью о нем в прилагаемом сербском журнале «Наша сцена»). Ясно что, от заслуженного артиста нельзя было ждать ни элевации, ни переходных «неразб» ни мощных полетов… Кстати: в виде исключения костюм Филина в советск. балете был прекрасно задуман и исполнен, и напоминал по краскам Врубелевского Демона. Чего нельзя, к сожалению, сказать про другие костюмы: устаревшие и часто безвкусные в Советском великолепном! Балете. Но вернусь к своей скромной персоне. Г-н Фортунато, прежде чем меня принять (в уже очень большую труппу!) устроил мне… публичный экзамен – дав протанцевать «русскую»… Так обр.: моя балетная жизнь в корне изменилась с поступлением в Белградский Королевский Театр.Г-н Фортунато вел репетиции совсем иначе, чем Маргарита и Макс Фроман, у него ничто не было заранее готово и своим «гениальным» творческим созданиям он предавался по ходу бесконечных репетиций. Работал он зверски не считаясь ни с временем, ни с силами труппы. Несмотря на грубости и крики, настоящей дисциплины не было. В связи с такой системой репетиций времени для регулярных упражнений не было. Тело для работы у нашего балетмейстера было такое: на голове канотье (?) обнаженный торс (было действительно очень жарко!). Через плечо—полотенце. Вместо трико на ногах… «невыразимые, длинные и шерстяные (!). Возле него бутыль с содой из кот. он и пил и себя поливал… Запросто перед тем как «вертеть» пируэты (он их делал хорошо) он очищал нос … при посредстве пальцев. Я не хочу этим сказать, что г-н Фортунато был «от сохи» или дурно воспитан, нет – уверенный в своем таланте, он «оригинальничал» и позволял себе некоторые вольности «великого балетмейстера». Он поставил балеты: «Коппелию» и «Половецкий лагерь» – на свой лад, было большое количество кнутов, что, однако, хореографии не помогало... Благодаря тому, что характер репетиций и его тон мне не нравились – мне нужно было найти более спокойное место для продолжения моих упражнений и балетной тренировки. Такую серьезную школу я обрела у Е. Д. Поляковой, у котор. упражнялись к немалой ярости г-на Фортунато почти все солисты... Хочу сказать несколько слов о 2-ом Театре под названием «Манеж» (в дальнейшем, перестроенном и модернизированном). В нем мы главным образом выступали со школой Е. Д. Поляковой, а также в спектаклях, устраиваемых Союзом русских писателей и журналистов в Королевстве С.Х. и С. (до объединения в Югославию). У меня вклеен ряд благодарственных писем за участие в разных спектаклях Председателя Союза Алексея Ивановича Ксюнина (который застрелился) и Секретаря Сергея Сергеевича Страхова (замученного в тюрьме коммунистами после «освобождения» Белграда партизанами Тито). (Roshchin 1932) В этом «Манеже» сторожихой была сербка Совета – безграмотная женщина, кот. я обучила сербской азбуке и грамоте. Она была мне бесконечно благодарна и предана как собака. Не только в дальнейшем она гордо сидела у ворот с газетой, но даже… стала писать сама стихи… Находясь в школе Поляковой, я постоянно выступала как в школьных спектаклях, так и по приглашению разных сербских или русских благотворительных организаций. Сербские выступления были почти всегда скомбинированы с драмой. На них я часто встречалась с г-м М. Милошевичем и его учениками. Начав мечтать о постановке «Покрывало Пьеретты» в Загребе, я мечты этой не оставила и начала пытаться что-то скомбинировать при помощи учеников драматического отделения. Почему я пошла «окольными путями», а не обратилась ни к г-ну Фортунато, ни к г-же Поляковой? Что касается 1-го, то мои отношения с ним были испорчены моей дружбой с Е. Д. – она была «занозой в его сердце» и попросту он завидовал и ее знаниям – ее пребыванию на Императорской сцене, ее авторитету и тому уважении. котор. она всем внушала и как артистка и как светская женщина, безупречно воспитанная и всем импонирующая. Завидовал он, конечно, и школе г-жи Поляковой. Обратиться к ней ? я не хотела, хотя и любила и уважала Е. Д. Не знаю, какой она была в молодости, но когда я с ней познакомилась она была невероятно холодна. Мне кажется, что Театр перестал ее интересовать. Конечно, у нее остались замечательные, как бы выточенные колени, узенькие как бы бесколенные чашечки и крепкий носок. Хорошая спина. Она очень хорошо показывала «адажио» когда хотела, но… большей частью предпочитала сидеть в кресле, положив свои великолепные выворотные ноги на табурет и показывая «па» руками, или говоря названия. Какая разница со значительно более пожилой О. О. Преображенской, котор. вообще в классе не садилась! Любимым занятием Е. Д., во время уроков, были рассказы о… том, как давно у нее не было детей, а затем как были тяжелы роды! Лицо ее вообще не было выразительно, а .т. к. у нее были не особенные зубы, то улыбка на нем появлялась редко. Я была полна сил, пылала внутренним огнем обожала Театр и «шведский душ», котор., несомненно, бы меня угостила Е. Д., кот. и все, что не было «императорским», считала ерундой, меня не прельщал. Вот почему я стала искать своих путей и артистических и практических… Лично я помогла в смысле постановки «Покрывала Пьеретты» вот чем. Со слов милого г-на М. Милошевича я давно очаровала «влиятельного чиновника» из Министерства Просвещения г-на Милана Димовича. Тот же г-н Милошевич нас познакомил во дворе здания «Манеж». Г-н Ракитин со своей стороны действовал очень крупной «кнопкой» на кот. он мог надавить был тогдашний «управник» (интендант-директор) Милан Предич, с котор. Юрий Львович был в хороших отношениях, как злые языки уверяли, через свою супругу драматическую артистку Юлию Валентиновну – интересную женщину. Т. к.: я стала «работать» над ролью Пьеретты еще в Загребе (с режиссером Борисом Кривецким) и успела много показать г-ну Яворскому – то 2 главных участника были почти готовы. Репетиции прошли необычайно быстро и все устроилось как бы по мановению волшебной палочки… я долго мечтала о роли Пьеретты. Была ли я в ней хороша? Ни рецензии, ни многочисленные клише, к сожалению, не дают на это ответа: каждый видел во мне что-то свое (иногда совершенно противоположное, сообразно со своими вкусами и «позицией»). В каждом театре есть партии, столкновения интересов и, более ли менее, скрытые «влияния». Все это было в Белградском театре. И, прежде всего, были сербы, и были русские. Среди последних была Полякова с ее окружением, желавшей интимно занять главенствующее положение в балете театра. К сожалению, занять его она не могла по внутренним причинам. Она могла повторять виденное, но не могла творить. У нее не было ни фантазии, ни темперамента – ее постановки были скучны. Это были мертворожденные дети. Этого ее ремесла и воспоминаний об императорском балете было достаточно для ученических спектаклей, но было не достаточно для большого –желавшего быть передовым театра. Однако «партия Поляковой» и течения и влияния существовали, и в жизни Театра сказывались. Была, конечно, и партия Фортунатто но… имея большую фантазию и будучи коммерсантом в творчестве, то есть: достигая посещаемости театра, он многих восстановил против себя своим скверным характером. Кроме того, его техническая недоброкачественность с налетом вульгарности очень раздувалась противниками. С одной стороны уважаемая всеми Полякова – с другой талантливая и очень дельная Маргарита Фроман, более молодая.., чья «большая семья» в Загребе стала надоедать, и кот. стала забрасывать удочки о своем приезде в Белград – через, конечно, доверенных лиц, создавая атмосферу и почву для такого переселения всего семейства. (Grund, 80) Несчастная пантомима с мало подходящим рецензентом Ю. Л. Ракитиным попала в водоворот этих течений влияний и различных интересов. Ракитин был великолепным режиссером, но и драматическим. Ему противопоставляли «своего» – хотя не серба, а хорвата д-ра Гавелу, котор. упоминается в одной из рецензий. Оперный и музыкально образованный. Он ставил за мою память «Фауста» в Загребе для своей жены – Златы Джунгенац, окончившей Венскую консерваторию. Режиссеры ревниво относятся к своим амплуа… тем более, что у Юрия Львовича характер был очень тяжелый, а русское «иго» в искусстве начало уже сербам немного надоедать… им захотелось своим и свое – напоминаю кисло-сладкую фразу о любви русских к подчеркнутому гротеску… Всем этим хочу сказать, что бедная пантомима стала как бы публичным «козлом отпущения» всех этих различных течений и интересов явных и, в особенности, тайных. Все и всегда интригуют во всех театрах и возле него, белградский театр не составлял исключения. Вторично задаю себе тот же вопрос: хороша ли была я? Мне судить об этом трудно. На некот. фотографиях и клише я очень пластична и выразительна. Тогда у меня были длинные каштановые волосы, кот надо было завивать в английские локоны. Длиннейшая процедура! В 2-х картинах эти локоны составляли прическу. В последней (вальс смерти) они распускались и способствовали эффекту сумасшествия. В дальнейшем я включила этот «вальс смерти» в мою программу и танцевала его с неизменным успехом. Если я не могу свободно писать о себе, то вполне могу это сделать в отношении других. Арлекин Маты Милошевича был великолепен! Он юношей учился в пластической школе Клавдии Исаченко. Он был и выразителен и темпераментен. Теперь он стал режиссером в драме Белградского театра и приезжал в Париж давать югославские спектакли в Театре народов (здание Сары Бернар). К сожалению, Пьеро г-на Яворского был очень слаб. Самое ужасное это то, что он для создания внутреннего настроения что-то себе бормотал – это шевеление губами в пантомиме? Производило самое безнадежное впечатление. В дальнейшем судьба его забросила в Австралию, где у него была большая студия балета. Он уже умер, хотя был не особенно стар. Многие из драматической школы благодарны пантомиме и обратили на себя внимание и сразу выдвинулись: т. ч. вся моя работа, хоть в этом смысле не пропала даром и помогла другим легче занять место на подмостках. Не хочу и я критиковать Юрия Львовича, тем более, что и он уже ушел из этого мира. Я ему очень благодарна за то, что он добился моего участия в пьесе Николая Николаевича Евреинова: «Самое главное» или комедия счастья. Мне было очень лень учить длинный текст, и я отказывалась целый год. Но в конце-концов, я согласилась и имела очень большой успех. Когда 2-ой раз я поехала в Париж, то Юрий Львович дал мне рекомендательное восторженное письмо к Николаю Николаевичу, котор. в дальнейшем пригласил меня исполнять в его скэтчах почти все главные роли: «жену» в «Треугольнике» (муж – жена и любовник), «Коломбину» в «Веселой смерти». «Шансонетку 1900» в «Школе этуалей»: – Мужеподобную женщину в «Новом мужчине». Я уже ставила танцы герльс, танец апашей и обучала француженку, игравшую во французской версии часть моих ролей… Но… все это было значительно позже – я забежала вперед вернусь к рецензии Константина Шумлевича, котор. говорит об переменах в балетных судьбах… а на 1927 год был неожиданно приглашен г-н Васильев (балетмейстером – В. К.). Весь год репетировали «Спящую красавицу». Соло получили все статисты. Получилась не программа а?... роман: столько было имен. А результат? Нагромождение кусочков и постановка без особого интереса и вдохновения. Успех у публики был значительно меньший, нежели «Копелия» и, в особенности, «Лебединое озеро» (Фортунато) «Соло» г-н Васильев не танцевал – то есть классику. Он выступал в испанских танцах в «Кармен». Красовался: тонкий, элегантный стильный в паре с характерной танцовщицей, очень красивой женщиной, но… котор. не могла выдержать сравнения с огненной Ниной Кирсановой (хотя лицом она не была красива. У нее был чересчур длинный нос, бывший помехой для женственных ролей, впрочем, вообще ей не подходивших по темпераменту – зато она была неподражаема в дьявольских ролях, и во всем, где нужен был бешеный театральный темперамент. Удивительно, что ее муж Попов уверял, что у Нины полное отсутствие какого бы то ни было темперамента для домашнего обихода – весь темперамент оставался на подмостках…). (Shukulievic-Markovic 1994b) Г-н Васильев, годами ездивший на русские сезоны в Барселону оговорил себе этот срок, но его отсутствие в разгар зимнего сезона вряд ли обрадовал дирекцию и, вероятно, повлиял на то, что г-н Васильев пробыл в Белграде лишь один год. Он был со всеми любезен, сиял искусственными зубами – у него была красивая благородная голова с копной седеющих волос, тоненькая юношеская талия, изящество и мало таланта. В этом сезоне к нам приезжала Великая Анна Павлова! Это было обставлено очень торжественно. Весь театр был на вокзале. Не успел поезд остановиться, как Васильева впихнули в открытое окно (вагона Павловой), так. обр. он вышел вместе с Анной Павловой на перрон. В каком-то салоне на самой станции весь балет был представлен знаменитой балерине. Она сидела и всем слегка пожимала руку. Представляла Елена Дмитриевна (Полякова), котор. не то сидела, не то стояла рядом (не помню). Анна Павлова, конечно, была, на репетиции «Спящей красавицы». … (Shukulievic-Markovic 1994c) Гастролей Анны Павловой у нас было 2. Конечно, все было распродано и контрамарок не давали. Я достала только 1 билет за большие деньги. Это было нечто незабываемое! Впрочем, я имела счастье еще раз увидеть Павлову в Париже на цикле спектаклей в театре Chemps Elysee… 1928-м году шефом балета, режиссером и прима-балериной стала М. П. Фроман. Она блестяще поставила Раймонду Глазунова. Лично я танцевала восточный танец, очень стилизованный и, как мне кажется, не особенно удачный: на мне был красивый очень облегающий костюм, босые ноги … Маргарита Петровна поставила: «Трикорн» – де Файя, Петрушку – Стравинского, «Тряпичное сердце» – Барановича. Дон Жуана – Глюка и, вероятно, еще что-либо, что я забыла. … В этот сезон к нам приезжала маститая и прекрасная Тамара Карсавина с молодым англичанином, ее учеником в качестве партнера. Она была, скорее, подругой Елены Дмитриевны, но торжественный ужин в ее честь устроила Маргарина Петровна у себя. Нас всех очень удивили зеленые руки г-жи Карсавиной, котор. она не потрудилась отмыть. Вероятно, она сама себе что-то выкрасила к выступлению (как все мы грешные…) Но… все же нас удивила ее небрежность и … неряшество. В разговоре, как большинство больших артисток, она была скромна и очаровательна… В каждом городе есть свой художественный и театральный вкус и та же артистка может иметь разный успех – сообразно с городом и его восприятием искусства. Как уже сказала выше Елена Дмитриевна была холодна и у нее не было ни женственности, ни шарма… (о гастролях в Скопле – В. К.) классика к тому же вообще не нравилась в Скопле, а такая … замороженная – тем более. Зато я имела бешеный успех. Во 2-ой программе в особенности. И акробатический дуэт («ориентальная фантазия») в очень … обнаженных костюмах; и, как всегда «русская», но в особенности «цыганский» (дуэтом). Не только вся публика орала и стучала ногами, но и оркестр встал и музыканты, кто стучал смычками, а кто чем попало, хлопали, стучали ногами… требуя повторения. …Вначале мой импресарио был журналист Алексей Иванович Ксюнин, но таскаться по провинциям ему быстро надоело, и он меня передал своему секретарю Сергею Сергеевичу Страхову. Он был женат на моей подруге Наташе, и мы быстро подружились. Сережа остроумно писал стихи и, хотя подпись совершенно не его, но я подозреваю, что это его шутка. Галерея наших знаменитостей Бесконечная поэма с многим продолжениями.
Супруг электроинженер.
Она в тени балетных сфер, Ее манит в широкий свет Преображенской пируэт Супруг печально ей поет: «Балет дохода не дает. Конечно, в танцах красота, Но с дефицитом все счета! Какая смесь на этот раз: Балет, вода и свет и газ… Но усмирим страстей мы бунт Балетный слишком скользок Грундт «Вили Пенкин»
Это стихотворение появилось в ежемесячном русском сатирическом журнале: «Бух!». Оно отражало скорбь Сережи, что наши поездки не давали дохода, по его мнению, это происходило от того, что, строго говоря, у нас не было и не могло быть «турне» – поскольку мы были связаны репертуаром. Если Жуковский не был нужен театру – его отпускали, хотя каждый раз, надо было писать официальное прошение, но даже если это разрешение имелось – вдруг кто-то заболевал в Опере или драме, репертуар менялся и Толя оказывался «занят». Эти осложнения происходили часто, на уже расклеенные афиши приходилось лепить другие числа, опять искать подходящий день. При чем в каждом городе это было другое число. Конечно, надо было, чтобы и Театр был свободен, и чтобы не было какого-либо бала, концерта и т. д. В общем, штука очень сложная… (О поиске партнера – В. К.) Она всячески поддерживала своего мужа в мысли, что надо мне найти моего собственного партнера… Сережа и Наташа Страховы (мои искренние и верные друзья) так на меня влияли в смысле поисков партнера, что, наконец, я сдалась… В один, я думаю, августовский вечер мы отправились на «смотрины» юношей-соколов. Впервые я увидела Юскевича в холле сокольни в группе товарищей и глубокомысленно курил. На нем был черный костюм, (единственный приличный – как выяснилось позже). У него было очень интересное бледное лицо с темными сросшимися бровями, длинные прямые волосы, карие глаза и маленькие усики. Улыбку портил надломанный передний зуб, (в драке брат сломал). Мы обратились (я была со страховым) к инструктору, брату неразб., и он позвал Юскевича. Он подошел мягкой пластичной походкой; помню, что я удивилась его манере целовать руку: он ее положил на обшлаг своего рукав очень бережно и затем приложился очень почтительно. 1-ый раз он мне показался чересчур маленьким для меня. Руки так же были маленькие, что не внушало доверия для акробатики.
Думаю, что нам пришлось пойдти еще раз в сокольню – специально для того, чтобы увидеть упражнения и тела. Мне гораздо больше понравился другой молодой человек, (чье имя я совершенно не помню). Он был выше ростом, т. ч. был выгоднее для меня. Его тело было более гармонично, нежели у Юскевича. Я имею в виду вот что: при очень красивых руках его ноги имели мало мышц, подъем был плоский, ну а пятки, конечно, не «выворотные», но самым ужасным была спина: при тонкой талии, на лопатках («капюшенные мышцы») и в особенности с боков – под мышками, были такие бугры, что, глядя на спину сзади – получалась форма сердца. Но движения Юскевича имели пластичность и какую-то животную вкрадчивость. Я решила, что если я остановлю мой выбор на Юскевиче, в чем я не была уверена, то что-то, что я называла: «минитками», можно скрасить костюмом. Больше всего меня смущал его маленький рост: только на 3 сант. выше меня. (Во мне: 1 м. 64 см.) Однако, вся эта затея была не моя, а Сережи – не желая никого обижать, я сказала сперва Страхову, а затем 2-м юношам «кандидатам» вот что: «если бы вы умели танцевать, то задача моя была бы более легкая – я бы вас попросила мне что-либо протанцевать, но… раз это не возможно, я предлагаю вам следующее: 1 месяц я буду вами репетировать 2 танца, котор. танцевала с г-ом Жуковским. Кто за этот срок окажется более способным, понятливым, «удобным для меня», а главное: кто лучше будет все, что полагается, проделывать – тот и останется, если захочет, моим партнером. Показывать буду обоим совершенно одинаково. Решать, кто останется, буду не я, а позову журналистов, друзей и т. д. Согласны? Думаю, что так будет вполне справедливо» Они согласились и мы приступили к репетициям… Несмотря на мое (в начале) скептическое отношение к возможностям Юскевича – он очень быстро стал перегонять своего соперника: у него был танцевальный инстинкт, он был ловок и очень силен, но никогда меня не «выжимал» – будто я была огромная гантель (как это поделывал 2-ой сокол), а в нужный момент подхватывал на лету, что и требовалось. Естественно, что на «экзамене», на котором были: Наташа и Сережа Страховы, журналист Глуздовский + (депортированный немцами и погибший в лагере), драматическая артистка А. М. Храповицкая (моя ученица). Моя Маша и, вероятно, какие-либо театральные знакомые. Победителем оказался – Юскевич. Для меня возник очень сложный вопрос: где заниматься? Тащить моих многочисленных учеников к Е. Д. я не могла: среди них была Анка, ее бывш. ученица… Одно время я снимала зал в русском офицерском собрании. Конечно, там был паркет, не было «станков», не было зеркала, но это было не далеко от моей квартиры. К сожалению, не то там начался ремонт, не то дом продали, как бы то ни было, но нам отказали, и нужно было искать другое помещение. Нас приютили… в ресторане: «Mon repos» – опять паркет, но с эстрадой. Результат? Часть моих №№ стали танцевать кабаретные дивы. Откуда они подсматривали? Не знаю… Это 1-е публичное выступление Игоря состоялось, фактически, вот как, чтобы из Белграда попасть в Панчево надо плыть пароходиком по реке Саве. Мы приехали туда очень рано – из-за парикмахерской: мне всегда в последнюю минуту надо было завивать локоны для вальса «смерти». Это была длинная процедура; «за компанию» я решила завить и Игоря. У него были (и есть) немного торчащие уши, котор. я решила декорировать завитыми локонами его волос. Получилось очень скверно, но… делать было нечего, однако я дала себе слово: больше никогда не обращать его в «пуделя». С моей стороны был мой двоюродный брат Михаил Хлюстин, очень милый воспитанный лицеист. Благодаря прекрасному знанию языков и специальности счетовода, он попал из Германии, куда бежал от «освободителей Тито» в провинциальный городок Америки. Но… преждевременно погиб от поздно сделанной операции аппендецита. Со стороны Игоря была его мать (Софья Александровна). Она пела в хоре панчевацкой русской церкви. Она была в приподнятом настроении, все находила «замечательным» (или решила держать такой тон). Были, конечно, Наташа и Сережа. Кажется, отца Игоря не было. Когда наша завивка кончилась, было уже поздно и темно на улице. От душной парикмахерской у меня была «дурная голова», я сказала, что «устала» – Игорь взял меня на руки и нес большой кусок почти до Театра. Зал был довольно большой, как и сцена, но… о ужас! Ее вымазали чем-то черным, похожим на деготь. Со сценами мне никак не везло: то дыры, то пружинит, как трамплин, а эта была твердая скользкая и черная. Я с ужасом подумала о моих балетных туфлях и ногах (индусский и «божество» – я танцевала босиком). Уборных также не было, но за сценой было достаточно места для всех. Игорь «соло» танцевал сперва (марш Militare с копьем). Я его наградила этим копьем для бодрости – чтобы он себя чувствовал по спортивному и не трусил. Проклятый пол его заставил поскользнуться и растянуться! Однако он мгновенно подскочил и продолжал как ни в чем не бывало. Как он танцевал, скажу честно, я не видела: п. ч. переодевалась, но Наташа стоявшая в кулисе сказала что «отлично»… Естественно, что у Игоря чувствовалась связанность в смысле игры, но в общем было неплохо, а для 1-го выступления – так просто великолепно! Публика принимала его очень хорошо и волнение его не было заметно. Он сознался мне только несколько лет тому назад, что так боялся в Панчево, что серьезно подумывал не пойдти ли лучше домой. Дуэты прошли хорошо и никто из нас не падал. Мы остались на бал – я была в розовом с черным платье со всеми моими кораллами (гарнитур), чтобы сойти со сцены (довольно высокой), не было лестницы. Игорь опять взял меня на руки и помню, как больно мне впилась в грудь моя массивная брошка со львом… Предзнаменование? Нам устроили что-то в роде чествования: угощали ужином. Все меня поздравляли и я чувствовала себя именинницей. Миша (кузен) был в восторге. Ну а об Страховых и говорить нечего. Игорь тогда был очень молчалив, но без застенчивости. Не по возрасту серьезен. Ему было тогда 20 лет. Ни в какие «южные края» мы тогда не поехали, а вернулись домой. Мне нужно было поставить и разучить с Игорем и Анкой новые №№, так как в Скопле я должна была дать 2 своих вечера с разной программой. Не имея студии для работы, я обратилась в «Сокольню» за разрешением там репетировать – мне ответили, что чтобы пользоваться залом (очень большим и светлым с хорошим «грязным» полом!) надо стать «Соколовой». И вот я и артистка драмы Анна Храповицкая учили какие-то правила, сдавали экзамен и присягали знамени. После чего по утрам, (когда не было сокольских занятий), мы все упражнялись, а затем репетировали… Толя был очень опытен и в его лапах я себя чувствовала вполне спокойно, но у Игоря кроме ловкости и инстинкта ничего не было. Мне нужно было ему все объяснить и все испробовать… рискуя головой… Однако честно признаюсь, что Игорь никогда меня не упустил и не уронил… Мои «мучения» с партнером заключались в том, что постепенно я поняла в какой страшной нужде находился Игорь и его семья. Отец его занимал какое-то ничтожное место чиновника, мать подрабатывала крохи в церковном хоре. Старший брат учился в Университете (агрономическом), он жил с сербкой, от котор. уже имел 2-их детей. При чем мальчик «Осик» был очень болезненный. Периодически их выгоняли с квартиры за неплатеж, отец терял службу… Всю эту огромную семью надо было: одеть обуть и накормить. Когда я решила взять Игоря в партнеры, его сокольский инструктор… дал о нем не очень лестный отзыв. Он мне приблизительно сказал следующее: «Мой долг честного человека и инструктора Игоря, котор. его наблюдал с 8-ми летнего возраста, когда он стал посещать сокольню, вас предупредить о том, кого Вы берете. Вы оказываете Вашим выбором честь всему сокольству, но я не хотел бы, чтобы когда-либо Вам пришлось горько раскаяться в том доверии, кот. Вы ему оказываете. Игорь типичный украинец: он ленив. Его идеал это – курить и играть в карты. Он чрезвычайно способен к атлетизму и на слетах мог бы занять видное положение – если бы работал. Что касается его характера? Он неумен, но хитер, молчалив, но необычайно самонадеян, ему кажется, что захоти он – ему все доступно, но … ему лень. Он записан в университет на химич. Факультет: но он его не посещает и, конечно, вряд ли когда-либо кончит. Он очень влюбчив и уже у него было несколько историй с девицами. В данный момент у него также имеется что-то в роде невесты». Вот тогдашняя характеристика Юскевича со слов… лица знавшего его много лет (12!). Ясно, что он нигде не служил, ничего не зарабатывал и его содержала семья, которой самой не на что было жить. Это положение ставило меня в очень затруднительную ситуацию во всех отношениях. Я сама ничего не зарабатывала, не служа в Театре, 3 моих ученицы мне платили не Бог весть что. Конечно, муж мне давал на карманные деньги, но… это было мало для того, чтобы радикально помочь семье Игоря. Кроме того; в какой форме и почему бы я стала это делать? Платить жалованье своему ученику – было и странно и не этично. В заботе о том, чтобы он лучше питался, я стала его часто приглашать к чаю, к котор. подавали все, что было в доме. Каждый месяц я в шутливой форме делала ему маленькие подарки. Якобы в память его 1-го удачного выступления – галстук, платки одеколон и т. д. Мой бывший 1-ый импресарио председатель Союза русских журналистов Алексей Иванович Ксюнин основал русский драматический театр. Не официальным режиссером его был Юрий Львович Ракитин, по контракту с Королевским Национальным Театром режиссировать в другом месте он не мог. Примадонной была супруга его Юлия Валентиновна Ракитина (из-за нее и возникла эта труппа). Театр этот время от времени ставил пьесы классического или советского репертуара. Помню из старых вещей: «Месяц в деревне», «Дядя Ваня» «3 сестры» «Грозу» и т. д. Из новейших: «Веру Мирцеву», в котор. я танцевала «Танго» с сербским танцором Миле Йовановичем. Это выступление было забавно тем, что у нас получилось 2 ритма. Я танцевала под медленную мелодию (скрипки), а он под аккомпанемент. Получилось что-то в роде 2-х уличных танцовщиц в 1-ой картине Петрушки – Стравинского. Сомневаюсь, однако, что наше выступление было столь же хорошо и художественно… Помню «Ревность» – «3 пары шелковых чулок», «Квадратуру круга». Всюду, где надо было танцевать, Юрий Львович меня приглашал, но мысль что я должна играть как драматическая артистка, его не оставляла. Как я уже сказала выше, он ждал 1 год моего согласия участвовать в пьесе Николая Николаевича Евреинова – «Самое главное». Наконец, из уважения к Юрию Львовичу я согласилась, и мы начали бесконечно долго репетировать. Репетиции эти происходили вечерами в студии Е. Д. Поляковой. Г-н Ксюнин был знаком с нею и ее супругом В. Садиковым (+) в хороших отношениях и, конечно, она не могла ему отказать в любезности предоставить помещение по окончании балетных классов. Мне это было очень удобно: т. к. моя тогдашняя квартира была рядом, но репетиции меня изводили. Г-н Ракитин, будучи сам прекрасным артистом, как режиссер был, что называется, «тяжелым» в силу плохого характера и странного, как мне казалось, метода. В его указаниях не было ясности, все это были какие-то нащупывания и искания. При малейших шероховатостях он обижался, делал сцены, уходил!.. Кто-то всегда или опаздывал или не мог быть. Это рождало бесконечные объяснения, ссоры и, коротко говоря, – создавало нервную и малоприятную для меня атмосферу. Я считала нормальной работу как с Маргаритой Фроман, котор. я считаю в этом отношении идеальным балетмейстером: всю работу по хореографии она делала сама дома. Приходя на репетицию с вполне готовым планом. Оставалось лишь всем указать их места и разучивать. Все было ясно, просто и спокойно. Совсем иной тон и атмосфера были на драматических репетициях. Я совершенно не представляла себе в какую форму выльется этот спектакль… но срок приближался… в России он (М. Каракаш – В. К.) пел с супругой в Опере, говорят они были изумительной парой, к несчастью я его никогда не слышала, т. к. он рано потерял голос и, насколько я знаю, в Югославии не пел. Он играл как драматический артист в труппе Плевицкой. Уехав на гастроли в Румынию, он там скончался. Недавно г-жа Волевач, говоря о нем, сказала, что «турне» было лишь предлогом, чтобы встретиться с очередной «пассией», якобы он всю жизнь изменял своей очаровательной жене. Заговорив о г-не Каракаш – закончу и о г-же Поповой. Я неоднократно ее слышала в Белградской и в Загребской Операх в «Евгении Онегине» и «М-м Беттерфлай». (Petrichevic 1998) Она хорошо пела, хотя дирижер Ловро Маточич находил, что она очень «неудобна» в смысле ритма. Чудно играла и была очень красива. Она была любимицей королевы Марии. При немецкой оккупации ей не давали больше петь главные партии и я ее слышала в «Борисе» – как… корчмаршу. Якобы она потеряла голос. У нее был сын, кот. выбрал практичное ремесло: стал сапожником. Та же г-жа Волевач говорила, что г-жа Попова с сыном поехали в СССР. Для меня Лиза Попова останется незабываемой м-м Беттерфлай по игре и трогательному образу, кот. она создавала. Я любила менее ее «постельную» версию Татьяны. Режиссер Борис Кривецкий ставил «Онегина» в Загребе в версии «диванной» и у него вышли столкновения с г-жой Поповой, требовавшей «кровать». …Знакомые восторгались тем, что я не играла «никак» – была необычайно естественна и, тем самым, убедительна. В 1-ом действии я босиком с азартом мыла пол (чего признаться – вне сцены в тот период моей жизни делать не… приходилось). Кроме танца «ассирийской невольницы», я уговорила Юрия Львовича разрешить мне делать упражнения, чтобы «разогреться», в общем, я играла с удовольствием, т. к. эту пьесу Николая Николаевича считаю наиболее удачной. В дальнейшем, когда как беженка докатилась до Парижа, я исполнила многие главные роли в его одноактных пьесах с очень большим успехом… о выступлении 21 мая 1932 г. в Коларце… Это наше последнее выступление в Белграде было триумфальным. Вероятно, п. ч. зал был полон на 2 тысячи человек (приблизительно – точно не помню) и он был полон. Я не поленилась напудрить все тело. Блестки и бисер к этому времени я аннулировала; как опасные для рук – при поддержках. На Игоре были черные материи (а не белые, как раньше) и… тюрбан и на бедрах, п. ч. торс был обнажен. Так. обр., он был «черный», а я белая. Свет, как всегда, был двойной: зеленый, с одной стороны, и краснолиловый (дополнительные цвета), с другой. Не повторить – было немыслимо, такой был рев… Это выступление было посвящением Игоря в число «лучших» профессиональных артистов столицы. И не п. ч. это было пропечатано в газетах, а п. ч., действительно, все заслуженные артисты собрались, чтобы посильно помочь пострадавшим сербам (от наводнения – В. К.) и хоть в кои-то веки раз объединиться всем, и чтобы что-то сделать для страны, так много для них сделавшей во главе с королем Александром I-м, защитником всех беженцев ... References
|
This website is under Attribution-NonCommercial-NoDerivatives 4.0 International (CC BY-NC-ND 4.0)
Belgrade Center for Music and Dance is the publisher of Accelerando: BJMD
Belgrade Center for Music and Dance is the publisher of Accelerando: BJMD